Анатолий Петухов - Сить — таинственная река
— Волчонка-то, поди, жалко?
— А ты что думаешь? Конечно, жалко!
— Верно, жалко, — согласился Прокатов. — Безобидный был зверенок. Вдвойне жалко, что от паскудного человека пропал.
Участие Прокатова тронуло Гуся, но он сказал:
— Вот ты знаешь, что Аксенов — паскудный человек, и Пахомов знает, а ничего не делаете. — Гусь вздохнул. — А еще коммунистами называетесь…
Прокатов высунул голову из комбайна и сдержанно сказал:
— Ты, парень, такими словечками не козыряй. Мал еще.
— А что, я неправду сказал? Аксенов — пьяница, Аксенов — вор. Все вы это знаете, а он как был бригадиром, так и остался. На ваших глазах пьет и пьет!
Прокатов соскочил на землю, вытер руки тряпкой, закурил.
— Скоро Аксенова будут судить, — сказал он.
— «Будут»! — усмехнулся Гусь. — Потому что моя мамка про телку все узнала.
Прокатов нахмурился, сдунул с папиросы пепел.
— Мать у тебя молодец. Правда, когда она сказала зоотехнику о мясе, которое дал тебе Толька, зоотехник да и председатель колхоза уже всё знали. Но дело не в этом. Аксенов и раньше творил махинации, за которые можно было его привлечь к ответу.
— Тогда почему же не судили?
— Почему?.. Потому что у нас есть немало других мер, других способов исправить оступившегося человека.
— То-то вы здорово исправили Аксенова!
— А ты не смейся. Все, что можно было, мы сделали, но Аксенов оказался неисправимым. Только когда мы убедились в этом, дело передали в суд… Но хватит об Аксенове. Поговорим-ко лучше о тебе.
— Чего обо мне говорить?
— Разве нечего? Видишь ли, иногда неловко бывает на тебя смотреть: большой парень и силенка есть, а к делу — боком.
— Я на каникулах. Что хочу, то и делаю.
— Витька Пахомов тоже на каникулах, а каждый день на покосе.
Если бы Прокатов не упомянул о Витьке, Гусь, может быть, и поддержал бы разговор. Но Витька, поставленный в пример, — это задело самолюбие Гуся.
— Плевать я на него хотел! Приехал в деревню, вот и пусть работает. А я здесь жить не собираюсь.
— Вон как! Куда же ты денешься?
— Это мое дело.
— Зря горячку порешь.
— Не думай, не пропаду!
— Эх, молодо-зелено! От себя, парень, никуда не уйдешь. Поразмысли маленько, в душе у себя покопайся…
Но Гусь не дослушал. Засунув руки в карманы, он независимой походкой направился к деревне.
— Скучно будет — заглядывай! — крикнул вслед ему Прокатов. — Поговорим, да и пособишь маленько…
Гусь не отозвался.
20Как ни тяжко было горе Гуся, но время брало свое: боль утраты постепенно утихала, только на душе по-прежнему было пусто и холодно. Не зная, чем заполнить эту пустоту и как скоротать долгие летние дни, Гусь задумал сделать настоящий большой лук по чертежам, которые случайно попались на глаза в одном из старых журналов «Пионер», взятых у Сережки еще в прошлом году. И стрелы Гусь решил сделать настоящие, с наконечниками из медной трубки. Какое ни есть, а все же дело!
Гусь подыскал в лесу полдесятка подходящих можжевельников, вырубил их, очистил от коры и положил на печку сушиться. А пока заготовки сохнут, начал мастерить стрелы. За этим занятием и застал его Сережка в воскресный вечер.
— Витька Пахомов сейчас на Вязкую старицу пойдет! — крикнул он с порога. — Пошли?
— Ну и что? Пускай идет.
— Так он же охотиться будет!
— Пускай охотится.
— Да ты хоть поглядел бы, какое у него ружье, ласты! — И, понизив голос, добавил: — Может, мы сами такое сделаем. И ласты можно бы склеить…
И Гусь клюнул на эту удочку.
— Ладно уж, так и быть, сходим, — нехотя согласился он. — Вот только эту стрелу доделаю.
— Так Витька же уйдет!
— Ты что, без него дорогу на старицу не знаешь?
— Дак ведь… — замялся Сережка. — Он, наверно, что-нибудь рассказывать будет, пока туда идем.
— Тогда беги!
Сережка вздохнул и сел на порог.
Гусь кончил строгать, потом долго шлифовал стрелу кусочком наждачной бумаги. Он не спешил. Больше того, Сережке показалось, что Гусь специально тянет время.
Когда они вышли из дому, Витька, окруженный плотным кольцом ребятишек, шел в поле.
— Бежим! — предложил Сережка.
— Еще чего! — Гусь сплюнул сквозь зубы.
Втайне он надеялся, что ребята заметят его и Сережку и остановятся, обождут. И они действительно заметили, стали оглядываться, знаками показывать: дескать, давай, скорее! Раз обернулся и Витька. Но ребята не остановились и даже не сбавили шаг.
Гусь и Сережка так и подошли к Вязкой старице последними. Витька уже разделся и стоял по колени во взмученной грязной воде, натягивая ласты.
— И охота тебе в такой бурде плавать? — сказал Гусь, остановившись несколько в сторонке, чтобы лучше видеть подводное снаряжение.
— Это здесь грязь, а там, дальше, вода светлая! — отозвался Витька.
Когда Пахомов поплевал в маску и стал протирать стекло, Гусь спросил:
— А плюешь-то для чего?
— Чтобы стекло не запотевало.
— А ты соплями попробуй. Может, лучше? — и засмеялся.
Витька промолчал. Ружье Гусь разглядеть не успел, заметил лишь две в палец толщиной резиновые тяги, которые Витька натянул с большим трудом.
Плыл Пахомов в самом деле легко и бесшумно, но не так уж быстро, как об этом не раз говорил Сережка.
— И это называется плавает как рыба? — насмешливо спросил Гусь.
— А ты попробуй угонись! — ответил Вовка Рябов.
— И угонюсь! — вспыхнул Гусь и тотчас стал раздеваться.
В Вязкой старице Гусь никогда не плавал. Он вообще боялся водорослей — боялся запутаться в них, но сейчас было не до осторожности. Если он хочет удержать за собой славу лучшего, пловца, он должен догнать Витьку! Догнать — в этом, казалось, был сейчас весь смысл его жизни.
Так быстро, так ловко он еще никогда не плавал. Расстояние между ним и Витькой быстро сокращалось. Вот уже осталось метров пятнадцать, десять…
Витька услышал позади себя всплески, приподнял голову, оглянулся — и нырнул.
«Ныром далеко не уйдешь!» — торжествуя победу, подумал Гусь.
Не обращая внимания на водоросли, которые неприятно щекотали живот и свивались вокруг ног, он проплыл еще метров двадцать и обернулся в надежде увидеть Витьку позади себя. Но Пахомова не было ни сзади, ни с боков. Гусь закружился на месте, пытаясь угадать, где же вынырнет Витька. Так прошло еще несколько долгих секунд. И вдруг на берегу закричали, засмеялись, заулюлюкали.
«Неужели обставил?» — похолодел Гусь и глянул в даль старицы. Витькин затылок и конец блестящей алюминиевой трубки маячили далеко впереди, так далеко, что казалось невероятным, как мог Витька оторваться на такое расстояние. И Гусь понял, что потерпел жестокое поражение.
Чтобы немного успокоиться, он еще поплавал по старице и с напускным равнодушием на лице вернулся на берег.
— Ну что, догнал? — галдели ребята. — И тягаться нечего!..
Возбуждение ребят было неприятно Гусю. Он с тоской подумал, что еще месяц, полмесяца назад никто бы из этих мальчишек не посмел радоваться его поражению. Теперь же лишь Сережка хранил сдержанное молчание.
Гусь сел на кочку и стал ждать возвращения Витьки. Вообще ему хотелось побыть одному, но он знал: уйди вот сейчас, и это еще больше подчеркнет победу Витьки.
Пахомов поохотился на этот раз неважно, всего два язя висели у него на кукане.
Гусь сделал вид, что его совершенно не интересуют крупные серебристые рыбы, и подошел к Витьке.
— Дай ласты поплавать, — попросил он.
— Бери. — Витька кивнул головой на траву, где лежало снаряжение.
Ребята притихли: вот что значит Гусь! Только спросил — и пожалуйста!
Увязая в топкой грязи, Гусь проковылял в ластах до чистой воды и, подражая Витьке, скользнул в воду. Но он не рассчитал глубину, и вода сразу заполнила трубку. Вдох — и вода хлынула в горло. Гусь захлебнулся и будто ошпаренный метнулся вверх. В следующее мгновение он сорвал с себя маску, закашлялся и не заметил, как трубка скользнула из резинового хомутика в воду. А вязкая тина уже засасывала ноги. Гусь хотел рывком высвободиться из пут коварного дна и почувствовал, что левый ласт сорвался с ноги.
На помощь Гусю поспешил Витька.
— Чего же ты не предупредил, что раньше не плавал в маске? — сказал он с укором. — Другой-то трубки у меня нету!
— Найдем. Здесь не глубоко.
— «Не глубоко»… Очень-то охота в этой грязи нырять. Всю воду смутил. Давай ласты и маску! И в сторону отойди, мешаешь.
Вода от поднятого со дна ила и торфа в самом деле стала совсем рыжей, и от нее шел отвратительный запах. Гусь протянул Витьке маску и ласт.
— А другой ласт?
— Дак он там остался. Здесь же вязко!
Самое страшное, что все это произошло на глазах у ребят, бывших поклонников Гуся. Правда, сейчас над ним никто не смеялся — боялись смеяться, но Гусь-то знал, что случившееся надолго станет предметом мальчишеских разговоров. Он вылез на берег, оделся и бросил Сережке:
